Ближайшие соревнования
Расписание
Идет  день олимпиады
08.08.2021 11:15
Рубрика: Культура

Как Петр Ильич Чайковский стал олимпийским композитором в Токио

Путь Петра Ильича в Токио - теперь мы можем говорить об этом откровенно - был сложен и тернист. Спортивные Олимпиады, как известно, подразумевают некую гармонию упругих бицепсов и тонких вкусов - но это в идеале. А композитора Чайковского не проведешь: он вечно жил в "тоске по идеалу" - и все никак его не находил.
С Чайковским мы не проиграли. Фото: REUTERS С Чайковским мы не проиграли. Фото: REUTERS
С Чайковским мы не проиграли. Фото: REUTERS

Но надо по порядку - вкратце.

Как известно, всемирные чиновники, шаманы допинговых дел, запретили исключительно нашим спортсменам в течение двух лет, до декабря двадцать второго года, выступать под своим флагом, петь и слушать российский гимн. Возник вопрос: что вместо гимна?

Международный олимпийский комитет решительно отверг "Катюшу": слишком узнаваемая русская песня. И были прецеденты: под "Катюшу" русские и бегали быстрее, и выше прыгали, да и стреляли лучше. Осадочек от этой песни исторический.

Тут появился Петр Ильич Чайковский. Карты спутались. Вроде бы тоже "слишком русский". Но при этом слишком уж велик и всеми признан, как композитор всех народов и времен. Не допускать такого в Токио? Придется расписаться в собственной… Одно спасение: мелодия из фортепианного концерта - все-таки без русских слов. Одна надежда: может быть, на Играх поводов для исполнения Чайковского не будет. Не первый год российских спортсменов методично выбивают из чемпионской колеи - они ведь тоже не железные, должны бы образумиться и отползти.

Но в Токио все с самого начала пошло не так. И все из-за Чайковского.

Малюсенький фрагмент его Концерта №1 си-бемоль минор для фортепиано с оркестром - полторы минуты из тридцати четырех - пришлось прослушать двадцать раз. Нам-то на радость - а другим? Американский олимпийский комитет, солидные британские газеты и обученные блогеры, чилийский журналист и даже "братский" борец, как оказалось, страшно недовольны музыкой Чайковского. Дело совсем не в том, насколько элегантно пианист Денис Мацуев аранжировал концовку обрывающегося музыкального фрагмента - это, пожалуй, обсуждали только самые гурманы. Просто сам факт обиден: их хоть дустом посыпай - а все равно российские спортсмены побеждают. Теперь еще под фортепиано и оркестр. Мелодия на нынешней Олимпиаде оказалась - одной из самых модных.

Оставим склоки в стороне - пусть с ними разбираются, кому положено. Но в чем тут все-таки секрет?

Конечно, МОК невольно промахнулся. WADA прозевала. Разумеется, всему виной Чайковский. Прибавляет сил. Но как? Загадка?

А, между прочим, вся история Первого концерта Чайковского совсем не так проста, как может показаться. Но в ней есть ниточки к разгадкам. Они того стоят, поверьте.

Что надо знать о Первом концерте Чайковского

"Что за стыд и позор! - писал, услышав в первый раз концерт Чайковского, именитый музыкальный критик Владимир Стасов. - Музыки тут мало, но публика кричит и аплодирует с яростью, и дело в шляпе".

Это бы ладно - мало ли чем руководствуются критики. Чайковскому было 35, он уже лет десять преподавал в Консерватории, уже написал несколько опер, балет, квартеты и симфонии. Первым, кому он сыграл свой концерт №1, стал директор Московской консерватории и лучший пианист Николай Рубинштейн. Так ведь и тот обрушился: такое нельзя играть, тут все не так.

Как приговор. А Петр Ильич ответил: ничего не буду переделывать.

Пройдет совсем немного времени - ученик Чайковского Сергей Танеев назовет его произведение по-настоящему первым русским фортепианным концертом. Пройдет еще сто с лишним лет - и это мнение уже не подвергается сомнению.

Для всех теперь бесспорно: Первый концерт Чайковского - веха в музыкальной истории мира. Он в числе тех классических произведений, которые чаще всего играют на концертах и конкурсах. Его легко воспринимают и непосвященные, им восхищаются и тонкие ценители.

Не погружаясь в тонкости музыковедения, скажем коротко. Классический концерт имел трехчастную форму - у Петра Ильича структура композиции близка к четырехчастной симфонии. Летящие, как праздник, эпизоды переплетены с раздумчивыми, даже драматическими, но и в финале - торжествует свет.

Малюсенький фрагмент Концерта No 1 си-бемоль минор для фортепиано с оркестром Чайковского - полторы минуты из тридцати четырех - пришлось прослушать двадцать раз. Нам-то на радость - а другим?

Пианист Андрей Гаврилов, полвека назад ставший лауреатом престижнейшего Конкурса Чайковского, говорит о Первом концерте, как о космосе и Библии композитора: здесь он увидел и попытку собственного сотворения мира, и мотивы рока и судьбы, преследовавшие композитора. Здесь и трагический подтекст - можно услышать легкие штрихи, которые откликнутся потом в его "Евгении Онегине" и даже "Пиковой даме".

И в этот сотворенный мир Чайковского вплетаются народные мотивы отовсюду. В Каменец-Подольском имении сестры наслушался, как "все слепые певцы в Малороссии поют один и тот же вечный напев и с тем же наигрышем" - и "отчасти" использовал его в первой части концерта. Во второй части есть отзвуки французской песенки, которую любили его младшие братья, а в финале легкой тенью - "Выйди, выйди, Иваньку".

Совсем уж неожиданно - но в первый раз Концерт Чайковского исполнили за океаном, в американском Бостоне. Все дело в том, что после приговора Рубинштейна обиженный Чайковский отдал свой Первый концерт знаменитому немецкому пианисту Гансу фон Бюлову, ученику Ференца Листа. Тот был в восторге - и Чайковский посвятил концерт ему. Фон Бюлов, отправившись в американское турне, исполнил его впервые 25 октября 1875 года. После Бостона - в Нью-Йорке, позже в Лондоне. Успех - невероятный.

В Петербурге, спохватившись, стали догонять. Чайковский остался недоволен ноябрьской премьерой с пианистом Густавом Кроссом и дирижером Эдуардом Направником. Но в декабре в Москве Первый концерт Чайковского исполнил Сергей Танеев. Дирижировал - Николай Рубинштейн. После восторгов и оваций немцу Бюлову - он понял вдруг, что был неправ по отношению к Чайковскому.

Позже Петр Ильич дирижировал своим Концертом много раз - в России и Европе, и в Америке. Первый концерт Чайковского звучал под управлением композитора в 1891 году при открытии в Нью-Йорке зала "Карнеги-холл".

В последний свой концерт в октябре 1893-го, когда состоялась премьера Шестой симфонии, Чайковский исполнил и свой Первый концерт - с немецкой пианисткой, гастролировавшей с ним в Америке, Аделью Аус дер Оэ.

Концерт, как оказалось, обладает удивительной - космически объединяющей - магией. Как ни затасканно определение - но в нем "всемирная отзывчивость", как в Пушкине, поэзией которого так дорожил композитор.

Но этим странная история одного шедевра Чайковского не окончилась. После смерти композитора окажется: известны две авторские редакции Первого концерта, но самой известной, самой исполняемой окажется третья. Пианист Александр Зилоти чудесным образом сумел всех убедить, будто в своей редакции концерта он "выполнил авторскую волю". И все будто поверили - хотя никаких оснований для этого не было. Так и играют: исполнение в редакции Чайковского с тех пор всегда - событие.

* * *

И можно бы поставить точку. Но в загадочном калейдоскопе вокруг Первого концерта не хватает одного. Биографы все время отмечают, как остро композитор реагировал на все происходившее вокруг. Все потрясения века в нем отражались бурно. Вечный его разлад с действительностью и с самим собой, вечное - "жизнь идет к концу, а я ни до чего не додумался, даже разгоняю, если являются роковые вопросы, ухожу от них".

Тут надо перейти к "Олимпиадам" девятнадцатого века - Всемирным выставкам: они тянулись по полгода, превращаясь в культурно-хозяйственное состязание цивилизаций и приоритетов всех передовых держав. Всемирная выставка 1878 года для Парижа стала шансом восстановить престиж после позорного поражения во франко-прусской войне 1870-1871. Германия приехать отказалась - но дело не в ней. Представлять российских композиторов доверили Чайковскому. Он отказался - делегатом стал Николай Рубинштейн.

Надежда Филаретовна фон Мекк, богатая вдова железнодорожного магната, была заинтригована и все пытала Петра Ильича: почему он отказался? И что за кошка пробежала между ним и Рубинштейном? Фон Мекк в жизни Чайковского появилась почти сразу после того, как был написан его Первый концерт. Она поклонница и меценатка - за много лет Чайковскому, по приблизительным подсчетам, досталось от нее больше 85 тысяч рублей. Разумеется, не в деньгах счастье - главное, что в переписке с ней Чайковский мог быть доверительнее, чем с любым другим.

Что беспокоило Чайковского, из чего слагалось мироощущение, тот самый космос композитора как раз в те годы, в самый разгар очередной Русско-турецкой войны, - от Первого концерта до Всемирной выставки в Париже? Это не Токио, конечно, - но стоит почитать. Тут и душевные метания, и поиски смысла, и тоска по идеалу, и сгущенная международная вражда к России, и даже вирусы, и эпидемии. Тут есть над чем подумать.

Денис Мацуев аранжировал концовку фрагмента Первого концерта Чайковского для Олимпийских игр в Токио. Фото: РИА Новости
Из переписки композитора с Надеждой фон Мекк

Mекк - Чайковскому (май 1877-го):

"Вы чистый проповедник моего любимого, высокого искусства".

Чайковский - Мекк (май 1877-го):

"Я не могу без слез слышать "Соловья" Алябьева!!! А по отзыву авторитетов это верх пошлости".

Мекк - Чайковскому (июнь 1877-го):

"Скажу вам, что я сторонница Писарева и поклонница Чернышевского; из этого вы поймете мое отношение к Пушкину".

Чайковский - Мекк (июль 1877-го):

"Не могу понять, Надежда Филаретовна, каким образом, любя так живо и сильно музыку, вы можете не признавать Пушкина, который силою гениального таланта очень часто врывается из тесных сфер стихотворчества в бесконечную область музыки…

Не могу также понять, отчего, будучи так чутки к музыке, вы можете быть сторонницей Писарева, который доказывал, что любить музыку так же глупо, как любить соленые огурцы, и что Бетховен настолько же велик, насколько велик повар у Дюссо".

Мекк - Чайковскому (июль 1877-го):

"Извините, милый друг мой, за упрямство, но что же мне делать, если я вас ставлю неизмеримо выше Пушкина?"

Чайковский - Мекк (август 1877-го):

"Толстой убедил меня, что тот художник, который работает не по внутреннему побуждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, - тот не вполне художник, его труды непрочны, успех их эфемерен".

Мекк - Чайковскому (сентябрь-октябрь 1877-го):

"Деньги-то достать можно, а свободу ведь ни за какие деньги не купишь".

Мекк - Чайковскому (ноябрь 1877-го):

"Вследствие эпидемической оспы мы всем семейством привили себе ее, и принялась только у девятилетнего мальчика Макса и у меня, и я не могу выезжать".

Чайковский - Мекк (ноябрь 1877-го):

"Знаете, что меня бесит в Венеции? - это продавцы вечерних газет. Если гуляешь по площади св. Марка, то со всех сторон слышишь: "Il Тempо", "Il Tempo", Signоri! La gazzetta di Venezia"! Vittoria di Turchi!" (Победа турок!). Эта виттория di Turchi повторяется каждый вечер. Почему они не кричат о наших действительных победах, а стараются приманить покупателей вымышленными турецкими? Неужели и мирная, красивая Венеция, потерявшая некогда в борьбе с теми же турками свое могущество, дышит все-таки общею всем западным европейцам ненавистью к России?

… Сегодня, когда я проходил мимо крикуна, он учтиво поклонился и вместо "grande vittoria di Turchi" ("большая победа турок")… крикнул мне вслед: "Grande combattimento a Plevna, vittoria dei Russi!" ("Большое сражение под Плевной, победа русских!")… Мне было приятно как проявление деликатности простого человека".

Чайковский - брату Анатолию (декабрь 1877-го):

"Вечером луна глядит во всю рожу и чудесно освещает Венецию. И все-таки она противна, и тому причиною вонь; вонь постоянная, хроническая и днем и ночью… Господи, что бы я дал за тарелку щей, пирог, биток, огурчик русский!"

Чайковский - Мекк (декабрь 1877-го):

"Я слышал "Валькирию" Вагнера… Все эти Вотаны, Брунгильды, Фрики и т. д. так невозможны, так не человечны, так трудно принимать в них живое участие. Да и как мало жизни! Вотан битых три четверти часа делает выговор Брунгильде за ее ослушание. Какая скука! А все-таки бездна удивительно сильных отдельных красивых эпизодов чисто симфонического характера".

Чайковский - Мекк (декабрь 1877-го):

"Судя по здешним газетам, Австрия ощущает себя как будто обиженной нашим успехом и дуется на нас за то, что лучшая турецкая армия в плену".

Мекк - Чайковскому (ноябрь 1877-го):

"… Неужели то состояние, в какое приводит человека бутылка Хереса, есть нравственное? Ведь люди его называют даже бeзнравственным, с чем я совсем не согласна; мне у Шумана весьма симпатично то, что он пил, я еще больше от этого сочувствую его тоске… Так вот, музыка меня приводит в то состояние, в какое стакан Хереса, и это состояние я нахожу самым высоким, самым восхитительным".

Чайковский - Мекк (декабрь 1877-го):

"Особенно мне не нравится ваше сравнение музыки с опьянением. Мне кажется, что это ложно. Человек прибегает к вину, чтобы обмануть себя, доставить себе иллюзию довольства и счастья. И дорогой ценой достается ему этот обман! Реакция бывает ужасна. Но, как бы то ни было, вино доставляет, правда, минутное забвение горя и тоски - и только. Разве таково действие музыки? Она - не обман, она - откровение… Она просветляет и радует. Уловить и проследить процесс музыкального наслаждения очень трудно, но с опьянением оно не имеет ничего общего. Во всяком случае, это не физиологическое явление".

Чайковский - Мекк (январь 1878-го):

"Очень меня беспокоит перемирие, о котором теперь толкуют газеты. Неужели нам не дадут дойти до Адрианополя?"

Мекк - Чайковскому (январь 1878-го):

"Я делаю модный переход без модуляций от мертвого к весьма живому, к путешествиям вашего Рубинштейна для концертов в пользу Красного креста. И тут я вынесла еще разочарование в нем. Я приписывала эти концерты патриотическому движению души и вдруг узнаю, что вовсе нет, что он ездил для того, чтобы получить... как вы думаете что? - дворянство!.. Эх, человечество! Во всем ему нужно только внешность!"

Чайковский - Мекк (январь-февраль 1878-го):

"Газеты и страшно и противно брать в руки. Каким образом после всех жертв, которые Россия принесла, европейская конференция может обсуждать условия мира? Какая ненавистная страна Англия! Не находите ли вы, что единственная держава с честной политикой - Россия? Да, именно честной, подчас глупой, но честной. Неужели же она не восторжествует когда-нибудь ради этой честности над всей остальной Европой! Я верю, что да. Но… нам не увидать этого торжества. Мы как раз живем в эпоху кризиса".

Чайковский - Мекк (февраль 1878-го):

"Ночью мне снились самые странные, лихорадочные сны. Между прочим, я обедал в трактире в Москве вдвоем с Россини, которому никак не мог доказать, что увертюра к "Вильгельму Телю" никуда не годится. Он все не соглашался, и меня почему-то охватило глубокое отчаяние, вследствие которого я проснулся".

Чайковский - Мекк (февраль 1878-го):

"В окончательных выводах Шопенгауера есть что-то оскорбительное для человеческого достоинства, что-то сухое и эгоистическое, не согретое любовью к человечеству… Философ, который, как Шопенгауер, дошел до того, что и в человеке не видит ничего, кроме инстинктивного хотения жизни для своей расы, должен был бы прежде всего признать совершенную бесполезность всяких философствований. Кто дошел до убеждения, что лучше всего не жить, тот должен был бы сам по возможности не-жить, т.е. скрыться, уничтожиться, оставив в покое тех, кому жить хочется".

Мекк - Чайковскому (февраль 1878-го):

"Из-за Балкан ничего нет приятного, а вот что очень приятно, что в Петербурге на праздниках к жене английского посланника ни одна из русских дам не поехала с визитом. Это очень мило, даже нельзя было ожидать от наших светских дам такого патриотического протеста".

Чайковский - Мекк (февраль-март 1878-го):

"Как пересказать те неопределенные ощущения, через которые переходишь, когда пишется инструментальное сочинение без определенного. сюжета? Это чисто лирический процесс. Это музыкальная исповедь души, на которой многое накипело и которая по существенному свойству своему изливается посредством звуков…".

Чайковский - Мекк (март 1878-го):

"Сейчас я читал в здешних газетах, что в Петербурге свирепствует много болезней, и дошло будто бы до того, что доктора запрещают детям выходить на воздух… Вы не поверите, друг мой, с каким злорадством вся иностранная пресса уведомляет своих читателей о разных бедствиях, постигнувших Россию: то бунт нигилистов, то опасная болезнь государя и Горчакова, то болезни, от которых будто бы тысячи людей погибают в обеих столицах, и все это, чтобы как-нибудь излить свою бессильную злобу".

Мекк - Чайковскому (март 1878-го):

"У себя в России я люблю все, кроме образа правления: его я, переваривать никак не могу, оно мне не по натуре, хотя из личностей, главным образом его составляющих, я чрезвычайно люблю нашего государя, наследника и его жену и великого князя Михаила… Кончаю это письмо по возвращении из концерта, в котором я слушала ваш Сербский марш… В вашей музыке я сливаюсь с вами воедино, и в этом никто не может соперничать со мною: здесь я владею и люблю!"

Чайковский - Мекк (март 1878-го):

"Ваше мнение о нашем верховном правительстве буквально сходится с моим. Я, как и Вы, большой сторонник нашей династии, люблю государя всем сердцем, питаю большую симпатию к наследнику и, как Вы, сокрушаюсь об образе правления, от которого и происходят все слабости, все темные стороны нашего политического развития… Пусть не говорят, что мы не дозрели до конституционных форм".

Чайковский - Мекк (март 1878-го):

"Издатель Юргенсон пишет мне, что Рубинштейн будет играть мой Первый концерт. Знаете ли вы этот концерт?.. Это одно из моих любимых детищ. Каким образом Рубинштейну вздумалось теперь играть этот концерт, который он прежде признавал неисполнимым? Не знаю, но очень ему благодарен за это. Он его, наверное, отлично исполнит".

Мекк - Чайковскому (март 1878-го):

"Что за прелесть ваш концерт, и как он играет его, этот Рубинштейн!.. Сверхъестественно! Его игра до того хороша, что забываешь не только весь мир, но и его собственные недостатки… Но ваш концерт!.. В первой части хороша эта entree (вступление) аккордами, сколько достоинства, величия в первой теме, и как он ее играл хорошо! Потом как я люблю последнюю часть. Какой оригинальный ритм, какое странное ощущение производит она: какого-то неопределенного, безотчетного беспокойства, на которое человек силится подействовать разумом, но не может победить его".

Чайковский - Мекк (март 1878-го):

"Я не в состоянии был ничего писать сегодня. Мне как-то совестно приниматься за переписку скрипичного концерта в виду угрожающей нам музыки ядер, бомб, пуль и торпед. Побольше бы этих торпед, чтобы всех англичан взорвать на воздух!"

Мекк - Чайковскому (март 1878-го):

"Мне так хотелось бы, чтобы ваши сочинения распространились побольше за границею; ведь в этом говорит моя русская гордость…"

Чайковский - Мекк (март 1878-го):

"Не смущайтесь, дорогая моя, о моей заграничной славе. Если мне суждено достигнуть этой славы, то она придет сама собой, хотя весьма вероятно, что она придет, когда уж меня не будет…

Венский капельмейстер Ганс Рихтер, тот самый, что дирижировал оркестром в Байрейте,.. в нынешнем сезоне хотел исполнить мою Третью симфонию и пробовал ее на репетиции, но комитет Венского филармонического Общества нашел эту симфонию слишком русской и единогласно отверг ее…

Единственный туз, одушевленный относительно меня самыми лучшими намерениями, - Бюлов. К несчастью, он почти сошел вследствие болезни с артистического поприща и многого сделать не может. Благодаря ему, однако ж, лучше и больше, чем где-либо, меня знают в Америке и Англии…

… Сегодня я уже не так тоскую, как вчера. Я все-таки доволен и рад, что Россия держит себя гордо и достойно".

* * *

В феврале 1878 года Чайковский завершил работу над своей гениальной оперой "Евгений Онегин", в которой и великая творческая сила, и любовь к жизни, и разочарования, и смятение - все, чем жил сам композитор.

Чайковский сказал однажды о Льве Толстом: "Его одного достаточно, чтобы русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают все великое, что создала Европа".

Но эти же слова относятся и к самому Чайковскому.

Он говорил с целым миром на музыкальном языке. Ему было что сказать человечеству. Имеющие уши - слышат.

Кстати

Прошла Олимпиада в Токио. С Чайковским мы не проиграли. Что будет через полтора оставшихся года санкций, которые наложены на российских спортсменов, болельщиков, да и всю страну всемирными чиновниками, шаманами допинговых дел из МОК и прилегающих к нему организаций? Торжественно отменят свой эксперимент?

Попросят заменить Чайковского?

На Мусоргского? Римского-Корсакова? Шостаковича?

Любой каприз. У нас богат репертуар: в русской культуре множество имен, знакомых миру и доступных самому последнему всемирному чиновнику.

Но если что - можно пойти и дальше. Убрать тогда уж все национальные знамена с гимнами - и вместо них все время заводить мелодии, которые напоминали бы болеющей планете о вкладе каждой из соревнующихся стран в копилку общемировой культуры. Сиюминутная попса не подойдет - пусть будет классика, для вечности.

Француз-саблист поднимется на пьедестал - ему "Кармен" Бизе с тореадорами.

Удача улыбнется итальянскому ходоку-марафонцу - навстречу тут же "Риголетто" Верди. (Если он романтик или меланхолик - то Беллини, "Каста Дива").

Австриец первым заберется на скалу - получит Моцарта. "Кози фан тутти". Или симфонию № 40.

Поляку за медаль Шопена. Британцу Бриттена. Немцам бетховенскую "Оду радости".

Китайцам - например, для исполнения на скрипке эрху - "Каприччио Великой стены" Лю Вэньцзиня. Или взаймы австрийскую "Песнь о земле" Густава Малера - она по мотивам китайских поэтов.

Американцам - можно и "Колыбельную" Гершвина. Или опять-таки взаймы "Полет валькирий" Вагнера, как в старом фильме с вертолетами.

Кому не хватит классики и собственных шедевров - всегда пожалуйста, готовы одолжить.

Чем плохо? Весело, красноречиво.